1270 год Второй Эпохи

Ханатта, Харад

Над Ханаттой, как всегда в дневные часы, простиралось пронзительно-синее небо. Этот город-государство лежал в сердце песчаного Харада, и в это время года дождь здесь
был чем-то неслыханным, а палящее солнце, выжигающее всё и заставляющее прятаться от жара всех живых существ, кроме змей да скорпионов - каждодневной трудностью жизни.
Впрочем, Амбармор сейчас стоял в тени, под массивной глинобитной аркой, перекрытой кованой металлической решёткой. Но солнце, отражавшееся от жёлтого песка открытой
арены по ту сторону решётки, слепило глаза.

Где-то там, по ту сторону решётки, надрывался мастер арены. Его балкон нависал прямо над той аркой, под которой стоял сейчас Амбармор, и голос мастера, и без того
громовой, был хорошо слышен.

- Почтеннейшие господа! - кричал он. - На этом мы завершаем сегодняшние игры! Но не забывайте, что главное событие состоится завтра! То, что проводится всего раз в год
- поединок за звание чемпиона!

Год назад Амбармор был изловлен ханаттанайскими охотниками за рабами неподалёку от города. Эти алчные люди подстерегали любых чужаков-одиночек, по виду которых нельзя
было сказать, что за них вступится родня. А у него, изгоя, двенадцать веков назад бежавшего из гибнущего Белерианда, родни не было. Охотники за рабами не сразу поняли,
что им попался эльф, но как только поняли - едва из шаровар не повыпрыгивали от радости. Птица-то редкая, и едва ли долетит до середины Харада. За такого, если только
он не зачахнет с тоски, можно получить кругленькую сумму. А чахли нечасто: так далеко на юг забредали только такие же, как Амбармор, бывшие рудничные рабы Мелькора,
которым здешнее, харадримское рабство горем не казалось. Не привыкать... Видали и хуже.

И правда, его кости ещё помнили мороз Нибельхеля, мосс - пронизывающий ледяной ветер с моря, а уши - стук кирок и глухой перезвон медных стражничьих колотушек. Здесь
было лучше. В этом месте, куда он попал, не заставляли работать. Здесь, на арене, заставляли драться. А драться Амбармор умел. Его купил за триста золотых ланиста
ханаттанайской арены, и, когда покупал, уже строил в голове планы на нового бойца. Эльф, да ещё и из нолдор, на здешней арене - как бы это обставить, чтобы привлечь
публику? До здешних жителей долетели жалкие обрывки легенд о войнах Белерианда, но они знали, что когда-то, далеко на Севере, эти эльфы не на жизнь, а на смерть воевали
с Мелькором, которого здесь считали кем-то вроде тёмного бога. Кем нужно быть, чтобы воевать с богом? Из имён на слуху была лишь пара самых известных, поэтому ланиста,
ничуть не сомневаясь, сказал своей новой собственности:
- Тебя будут звать Феаноринг.

Разумеется, откуда этому малограмотному харадриму было знать, кем был Амбармор на самом деле? Но да, с определенной точки зрения ланиста был прав. Почти угадал.
Амбармор приходился роднёй Феанору и его сыновьям, и, как и они, пересек когда-то Великое Море на взятом с боя корабле. Поэтому - почему бы и не Феаноринг?

Вот, сейчас мастер арены называет его по этому имени.

- Первым из двух лучших бойцов, которые насмерть сразятся завтра, будет грозный Феаноринг! Когда-то он пришёл из запретных земель, что лежат за Великим Морем! Когда-то
он сокрушал горы далёкого Севера, и холодный воздух погибших ныне земель звенел от его меча. А теперь, почтеннейшие господа, он будет поражать вас своими
нечеловеческими воинскими умениями!

Трибуны отозвались криками, которые во всём были восторженными, но слова звучали вопреки радости:
- Бу-у-у! Смерть Феанорингу!

Таков уж был обычай здешних арен - всех бойцов тут подразделяли на "хороших" и "плохих". За "хороших" полагалось болеть, встречать их появление радостными криками, а
если "хороший" становился чемпионом и получал вольную, то он никуда не уходил - он становился самым любимым народом человеком в городе и продолжал драться затем, чтобы
мастер арены награждал его золотом, а женщины вешались ему на шею. Дрались "хорошие" с "плохими" - а тех, хотя и за них многие болели, полагалось освистывать, считать
их злодеями и восторгаться их смерти на жёлтом песке. Если вдруг чемпионом становился "плохой" - его выставляли за ворота, давали флягу воды, и он шёл, куда хотел. Ну,
или куда мог дойти, имея на боку эту маленькую флягу и не нарвавшись опять на охотников за рабами. Амбармор был "плохим" - кем ещё мог быть Феаноринг, по легендам,
воевавший с богом? И свобода, даровавшаяся "плохому", с запертыми воротами и флягой воды, его вполне устраивала.

Хватит с него Харада - решил про себя Амбармор. Если завтра удача улыбнется ему - он покинет эти земли. Ему хотелось вернуться в леса Эриадора, ну или на худой конец
Диких Земель, и никогда больше не щуриться перед опалёнными белым солнцем песками, никогда больше не видеть странные созвездия южного неба, никогда больше не радоваться
ночи как отдохновению от жгучего жара.

- Кто же будет тем бойцом, что сразится с Феанорингом-убийцей? - продолжал надрываться мастер арены. - Вы все его знаете. Это отважный сын нгхаттанайских земель,
Наранна-великан. Неужто он не достоин свободы? Неужто не любите вы могущественного Наранну?

- Р-ряяя! - отозвалась толпа рёвом. - На-ран-на! На-ран-на!
- Понимаю вас! - откликнулся мастер. - Я сам учил Наранну сражаться, и очень хотел бы видеть его свободным! И я вместе с вами, почтеннейшие господа, надеюсь, что
завтра могучий Наранна смешает с песком кровожадного Феаноринга! А пока, в завершение сегодняшних игр, предоставлю возможность это сделать нгхаттанайскому льву! Вряд
ли, конечно, лев совладает с Феанорингом, но попытаться может! Итак, завершающий бой - Феаноринг и лев! Гонг!

Решетка перед лицом Амбармора начала медленно подниматься. Одновременно с ней пришла в движение и решётка на том конце арены, за которой рычал голодный гривастый зверь.
Лев - зверь быстрый, и справиться с ним будет нелегко, но эльфу уже приходилось убивать таких. Сегодня он не пропустит ни одного движения зверя. В конце концов,
волколаки размером с молодого бычка, выученные перегрызать горло эльфам, с которыми он дрался в северных землях, были более опасными противниками, а он был ещё жив.

Решётка поднялась, и он зашагал вперёд, готовя своё оружие. В карикатурном черно-красном наряде было жарко, и чёрный шлем с алыми перьями, если затянуть бой, мог
накалиться, как походный котелок на костре, поэтому бой надо было завершать быстро. Он не думал сейчас о завтрашнем поединке, о Наранне-великане - нельзя было сейчас
думать о постороннем. Надо было отдаться тому, что тело заучило навсегда, и очистить сознание - тогда он одержит победу сегодня. Удар! Ещё один меткий удар - и лев был
обезврежен, он истекал кровью в жёлтом круге арены. Последний, добивающий удар Амбармор нанес тотчас же и сорвал с головы уже тёплый шлем. Осталась последняя вежливость
- раскланяться перед ревущей и свистящей толпой и удалиться обратно под глинобитную арку, ни разу не угодив под летящий с трибун подгнивший персик.

* * *

Он нашёл Наранну этим же вечером в казармах бойцов. Огромный чернокожий человечина с выбритой наголо головой, похожий на какого-то полутролля, возвышался над ним, как
дерево над травинкой. Этот человек был выше любого эльфа, и раза в два с половиной шире в плечах, а он, Амбармор, среди своего народа был коротышкой. Амбармор хорошо
знал Наранну. Это был добрый, беззлобный человек. Он никогда не любил драться и убивать, но очень хотел на свободу - и ради этого воспринимал наставничество мастера
арены и убивал, убивал, убивал, потому что не имел права поступить иначе по жестоким законам этой страны. Он был рабом, а раб не может отказаться от того дела, которое
назначено ему хозяином.
- Наранна - окликнул его эльф.
- Я слышал, Феаноринг - отозвался тот. - Мастер кричал так, что только глухой не расслышал бы. Значит, завтра.
- Ты так спокойно об этом говоришь? - спросил Амбармор.
- Да где ж спокойно... - пробурчал харадрим. - Мерзко мне. Только что ж поделаешь. Знаю ж я, что ты неплохой, что ты добрый, а уж как много повидал... Какие истории
рассказывал вечерами. А только сказано хозяином, будь он неладен - убить тебя. Или умереть, попытавшись. Ты мне скажи, Феаноринг. О вашем народе сказки, что ли,
рассказывают, что вы после смерти обратно возвращаться можете?
- Можем, да не все - ответил нолдо. - Могут только хорошие. А я - плохой. И что со мной будет, если я погибну, никто не знает. Ты знаешь, ведь настоящие феаноринги -
они умирали навсегда. До конца мира.
- Потому что они были плохие?
- Да, Наранна, потому что они были плохие. И я такой же, как они. Поэтому я не могу тебя утешить тем, что умру не по-настоящему, а понарошку. И именно поэтому, ты уж
меня прости, умирать не собираюсь.

Они оба помолчали какое-то время, пока наконец Наранна не нарушил молчание:
- И я умирать не хочу. Я хочу на волю. Меня тут считают "хорошим", но я оставаться тут не буду. Паршивый это город. Спятивший. Я к себе домой, за пески пойду, в
деревню свою. Не нужно мне ихнее золото, и бабы их похотливые тоже не нужны. Я к матери хочу, она старая. Ей одной тяжело. А у тебя есть кто-то, кто ждет тебя на
свободе?

"Уже нет" - тоскливо подумал Амбармор. "Никого у меня нет". И помотал головой.
- Ну хоть так утешил - протянул Наранна. - Скажи, Феаноринг: а как тебя по-настоящему зовут? Чтобы, если я завтра все-таки убью тебя, помнить, кто ты был.

И вправду, как его по-настоящему зовут? Амбармор? Старый Друг? Так звали повстанца из Белерианда, "волчью голову", вешателя мелькоровых слуг. Истар Морвион? Так звали
наивного молодого эльфа, ушедшего в Исход - он давно мёртв, погиб там, на заснеженной степи в ночь Дагор-нуин-Гилиат. А кто он теперь? Бродяга. Иногда раб. Без имени и
без отчества.

- "Эй ты, иди сюда" - так меня зовут - сострил он.
- Не хочешь. Ну и ладно. Это вашего народа дело, кто тебя там помнить будет и под каким именем. Но я Феаноринга не забуду.
- Сначала выживи - ответил эльф.

* * *

- Почтеннейшие господа, с добрым утром! - ревел вновь, уже с заметной хрипотцой, мастер арены. - Почет вам, дорогой гость наш, принц Денна!

"Ого, сам принц пришёл посмотреть" - подумал Амбармор. - "А, впрочем, ничего удивительного - чемпионский же бой".

- Сегодня состоится великий поединок! - продолжал надрываться мастер. - У правых ворот - могущественный Наранна, сразивший многих, сын нгхаттанайского народа,
отъявленный смельчак! Поприветствуем его!

Наранна, нагибаясь, вышел из-под своей глинобитной арки, до потолка которой он легко доставал головой, и сделал несколько шагов на песок, чтобы дать публике себя
увидеть. На его непокрытых никакими доспехами плечах висел алый плащ, прикрывавший спину сзади, а спереди всем были видны его рельефные мышцы. В руках его была
утяжеленная двуручная сабля-фальшион, самая простая, грубо кованого железа. Толпа рукоплескала ему.

- У левых ворот - безжалостный Феаноринг, бледный демон, сын нелюдского народа! Один из тех, что живут вечно и вечно же сражаются с богом! И пусть сегодня Бог Севера
направит руку Наранны, чтобы разрубить Феаноринга пополам!

На этот раз Амбармору не повезло, и выйдя из-за своей решётки, он не сумел увернуться от метко брошенного персика. От удара гниющего фрукта брякнул шлем и на секунду
повело в голове. На нём было всё то же шутовское подобие воинской туники Дома Феанаро: настоящая, которую он недолго носил когда-то, была красива, эта - аляповата,
слишком много красного и не того оттенка, да и не там, где надо, и на восьмиконечной белой Звезде Феанора на груди вышита злобная зубастая рожица. И всё тот же чёрный
шлем с длинными алыми перьями, накалявшийся на солнце, как котелок; впрочем, сейчас было утро, и этой опасности пока ещё можно было не бояться. В руке он сжимал меч,
который дал ему мастер арены - надо же, они где-то достали настоящий меч из Белерианда. Откуда у них такое сокровище? Его взгляд скользнул по клинку, и он прочёл
квэнья: "Эленкано, ученик Куруфинвэ, сделал клинок". Безымянный, зато взаправдашний феанорингский. Ему было приятно прочесть знакомые буквы и слова в этой чужой стране.

- Гонг! - заорал мастер арены и ударил в это треклятое медное изделие. Бой начался.

Никто из них не хотел умирать. Наранна был огромен и силён, один удар его фальшиона означал смерть. Но у Амбармора было намного больше опыта. "Одно радует - он не
дурак" - подумал эльф. - "Мастер меча боится другого мастера, но не меньше он боится дурака - тот может нанести такой нелепый удар, от которого неизвестна защита".
Когда-то он именно так победил на палках самого Майтимо, первейшего мечника среди нолдор.

В памяти Амбармора проскользнули все противники, с которыми ему довелось сражаться. Майтимо. Гортхаур Жестокий - ещё один великий мастер меча, которого Амбармору так и
не удалось одолеть честно. Черные солдаты Ангбанда, вастаки из Наместничества - их было много, и ни на кого из них Наранна не походил. Разве что Лунгортин-балрог -
этого вообще не было надежды одолеть мечом, и эльф одолел его не мечом. Но сейчас у него не было того хитроумного орудия.

Как его победить? Ключ к победе - предсказуемость. Амбармор мог просчитать заранее все удары Наранны, и только это могло ему помочь. А это была уже половина победы.

Один смертельный удар - мимо, в песок. Эльф воспользовался неловким положением противника, зашёл ему за спину - но Наранна это заметил и вернулся в стойку, готовый
блокировать. Амбармор отскочил - в лоб атаковать было бессмысленно.

Второй смертельный удар - опять пролетел мимо, слева направо, и пока тяжелый фальшион не вернулся обратно, эльф уколол. Но тут уже Наранна с удивительным для такого
гиганта проворством встал боком, и он не достал его.

Третий смертельный удар - и вот тут Наранна совершил ошибку и открылся всерьёз.

- Прости - шепнул ему Амбармор и нанёс колющий удар прямо в сердце.

* * *

Он уходил из ворот Ханатты на закате. Как и велел обычай, ему дали флягу воды, небольшую, круглую, обтянутую кожей. Не пожалели и чьего-то вонючего белого халата,
который намного лучше, чем черный наряд "Феаноринга", подходил для перехода по пустыне. Сапоги из наряда Амбармор оставил себе - они были справные, твёрдые, на толстых
кожаных подмётках, в них можно было не бояться змеи или скорпиона. Оставил и черно-красные бриджи в сапоги; скрытые халатом, они уже не доставили бы неудобства под
палящим солнцем. Он шёл на север, и город уже уменьшался за его спиной. А там, позади, толпился народ, ревели женщины: жители Ханатты хоронили своего любимца, раба
Наранну, который так и не вернулся к матери на юг, за пески.

Предуведомление: согласно библейскому Преданию, потомки Каина, ушедшие на восток, не были дикарями, а создали развитую цивилизацию, включавшую в себя ремесло, искусство, развлечение и проч. От этого и отталкивался автор, перенося троп [[Пустынная деспотия]] на [[Волшебное прошлое]] до Великого Потопа.

Овечья шерсть в ведре напоминает месиво из мозга и плоти. Брызгающий водой на лицо воин не смущается: сегодня он видел такое в самом прямом смысле. И много раз до этого. Холодные капли стекают по рытвинам на груди. Через несколько часов порезы зарастут, а вот со сквозной пробоиной в плече придётся ходить ещё дня четыре.
У той троицы не было шансов. Они действовали слаженно, иначе ран бы не было совсем. Но справиться с великаном – задача не из лёгких. Тем более, с Туаром, личным великаном  госпожи Аэдель.
Воин проходит сквозь колоннаду, ведущую от Кольца Зрелищ к покоям госпожи. Дальше – лестница, извивающаяся причудливым червём. Она выводит к серебристым вратам, что змеятся узорами шипастых лоз. Скрещенные глефы охранников отбрасывают блики в свете масляных факелов. Для Туара этот путь открыт всегда.
Аэдель встречает его облаком ароматов – таких терпких, что глаза слезятся. Кажется, она сама – тонкий ствол, на котором без устали цветёт целый сад. Сухой ствол, в котором опытный землевед определит первые признаки грядущей смерти. Ей осталось лет двести, это не так много. Острые коготки, умащённые охрой, нарочито суются в медленно сходящийся шрам возле правого соска гиганта. Отливающие красным золотом волосы щекочут выпирающие мышцы на его животе.
– Не стареешь ли ты, мой мальчик? Ах, не кривись, ты ведь их разорвал, как тигр, как дикий бык…
Туар давно смирился с тем, что он – большая игрушка для женщины, которой приходится встать на цыпочки, дабы потрогать его грудь. Он слабо понимает, как можно звать великана малышом, но зачем лишний раз лезть в сумятицу, что творится внутри голов сильных мира сего?

Вообще-то, великанами их зовут не совсем справедливо. Представители народа Нефилимов всего-то на три головы ближе к небу, чем простые люди. На Западе, в селениях, не знающих оросительных каналов, золотых побрякушек и продления молодости, суеверно считают, что великан – это ходячая гора. Иногда – в прямом смысле, будто они из камня. Туару смешно.
Да, Нефилимы рождены от сынов некоего «Элу» и дочерей Земли. Но это не значит, что они сами – ходячие глыбы! Как ни причудливо это звучит, но оба родителя Туара – люди обычного роста. У других великанов тоже. Отца Туар не знает, как и любой его сородич: дочери Земли убегают с младенцами, когда Земля говорит, что час настал.
Его мать, бывшую служанку госпожи Аэдель, казнили. За что, воину никогда не скажут, но сам он попал во дворец. Среди жителей Еноха ходят слухи, что за предательство. В последние десять лет – только за спиной гиганта. Последний, кто пытался сказать ему такое в лицо, окончил с собственным лицом, напоминающим гранатовую кашицу.
– Тебе не надоело крошить черепа?
Госпожа будто выхватила мысль из недр бритого великанского черепа.
– Да? Что? Я… не задумывался об этом, госпожа.
– Ммм… помнишь, как ты убил того зверя, с ногами-тумбами и носом-змеёй?
Туар кивает.
– Знаешь, что самое сложное для такого здоровяка? – голос хозяйки течёт патокой, сдобренной ядом.
Гигант застывает.
– Столкнуться с малым. В конце концов, даже лучшие оросители не выведут в Купелях столь большое создание, чтобы оно тебя одолело. У меня есть другое поручение, малыш.
– Слушаю, госпожа.
– Не так давно… наша Мать-природа будто начала сходить с ума. Наверняка это ягвисты шалят. У звездоглядов плохие предчувствия.
– Скот уходит? Овцеводы крадут стада? Хочешь, я размозжу им головы?
Туар в который раз ловит себя на мысли, что его похвальба выглядит притворно. Но общаться с хозяйкой без железа и грома в голосе – опасно. Его жизнь с рождения в руках Аэдель из рода Циллы, изобретательницы красок для лица. Все Нефилимы – существа второго сорта в Енохе, ведь их кровь – наполовину кровь овцеводов, глупого маленького народа, что поселился где-то на закате и не видит блистательных успехов державы Каина.
– О-о, нет, – ладошка бронзового цвета прикрывает зубы, сверкающие изумрудными вкраплениями, – на скот наши сиятельства плевать хотели. Рабы могут жрать и навоз. Пропала… она пропала…
Великан первый раз в жизни видит, как на лице госпожи появляется вода. Как у распоследнего нищего с окраин Еноха!
– Моя Княгиня… девочка. Она убежала. Я не понимаю!
Задача действительно кажется невыполнимой. Туар может бить кулаками. Туар может бить ногами. Туар способен сломать хребет носорогу кузнечным молотом или голыми руками порвать южного змея длиной в два собственных роста. Но искать пронырливый комок шерсти, который по ночам издаёт своё «меу-меу», бегает за крысами и ластится у ног Аэдель, виляя тонким хвостом? Работа для великана или базарного мальчишки?
– Мне нужно найти её? Но… как?!
Единственное, что оправдывает странную причуду госпожи: похоже, Княгиня, она же пронырливый комок чёрно-белой шерсти, – единственное существо, которое та любит по-настоящему. Дочери Земли от природы плодовиты. И очень любят производить потомство.  Но не могут позволить себе сохранять каждое чадо, что даётся им от самцов. Туар, если верить списку жителей Еноха, был у своей матери семнадцатым, остальных куда-то унесли. При этом славные женщины города любят растить бессловесных существ, будто заменяя ими детей.
– Ты же дитя Земли. Ты сумеешь.
Госпожа едва не рыдает. Нефилим и вправду может. Такое пробуждается у великанов с детства. Они… это трудно описать, особенно тому, кто одну половину жизни таскал камни, а другую – убивал врагов в Кольце Зрелищ. Будто животные, растения, сама почва, умеют тихо-тихо говорить. Не людскими словами, а своими.
– Взамен, – Аэдель садится на кресло и железного дерева и непростительно долго отпивает забродивший мёд, – ты получишь звание человека.
Туара словно небесным копьём в голову бьёт. Он – один из самых почтенных рабов в Енохе. Ему даже разрешили иметь одного отпрыска для ведения хозяйства в хижине. Но дать гиганту звание полноценного каинита?
Госпожа лишь посмеивается, облизывая покрашенные цветочной вытяжкой губы.
– У тебя есть десять дней, малыш. Я дам знать о времени.

На главной улице Туар первый раз за день улыбается сам. Как можно верить звездоглядам, кликающим беду, когда небесный шар печёт так, что в обморок грохнуться можно? Взять бы этих большеголовых – да в сточный канал головой, ха!
Слева от великана простираются виноградники, по правую руку – коптит мастерская бронзоплавильщиков. Покрытый мраморными плитами путь ведёт к Великой площади Еноха. Здесь на каменной колоде, что по очертаниям как бочка, навечно застыл сложенный из лучшего камня Праотец Народа. Гордый и сильный Каин занёс руку с серпом над скрюченным телом братца, первого овцевода. Тот не дал потомства, но следующие «братья и сестры» Праотца создали смешное племя, живущее на окраине мира.
Стража денно и нощно несёт дозор у изваяния. Сейчас какое-то возбуждение распространяется по толпе, и Туар ускоряет шаг, топча мрамор окованной подошвой мягких сапог.
– Гляньте же в душу себе! Безумцы!
Чинные енохиане останавливают взоры на трясущейся фигуре. Это не старик, но выглядит он дряхло, усы и борода топорщатся подобно пустынному колючнику. Одежда человека когда-то была богатой, но сильно износилась и ныне выглядит жалко.
– Вы погрязли в скверне! Час грядёт!
Немного потешно, как черепаха на берегу, стражник в кованом доспехе стремится к странному человечку. Воин по росту едва достигает груди Туара, кричащий – ещё ниже.
В челюсть возмутителя спокойствия летит носок воинского сапога. Град зубов орошает белые плиты. Но безумец, называющий безумцами остальных, не умолкает.
– За грехи ваши кара! Небеса воздадут! Бей, бей меня, несчастный! Сам восплачешь!
Туар слышит незнакомое слово. Что такое грех? Кары бывают за настоящие провинности: стащил финики у хозяина, заснул во время рытья канала, смешал масла для госпожи так, что её кожа попортилась…
– Не понимаю…
Обычный голос великана звучит для толпы, как могучий окрик. Люди оборачиваются. Только стражники (теперь их четверо) не замечают, втаптывая оборванца в мостовую.
Туар испытывает странные чувства. В голосе госпожи он слышал страх, готов клясться жизнью. Она верит словам звездознатцев. Но воины запрещают людям говорить про опасность и карают за это со всей строгостью.
– Птицы летят на закат! Змеи ползут на закат! Звери идут! Там спасение! А вы сгине…
Крик превращается в бульканье. Несчастый бродяжка теперь не жилец. Его добивают дугообразными клинками. Затем один из закованных в панцирь припечатывает труп плевком.
На окраину Еноха великан добирается, чувствуя во всём теле какую-то гадость. Но зато с новым знанием. На стенах города муравьями кишат батраки. Совет светлейших согнал сюда целую армию подневольного люда из виноградников и каналов. Строительные леса на самом верху стен устремлены к центру Еноха. Будто они хотят возвести купол над столицей земли Нод.

В дне пути от Еноха город уже не виден. По крайней мере, если шагать великаньей походкой. Туар жжёт костёр в холодной пустынной ночи, нарвав самых крупных стеблей колючника. Звенящую тишину прерывает хлопанье крыльев. Зубоклюв, странное существо, похожее на нетопыря и змейку одновременно, направляется к нему.
В свёртке, что принес летучий гонец, Туар обнаруживает прядь волос. Золотистых, как волны ячменного поля. Он знает их обладательницу. Маленькая Милайя, четыре оборота огненного круга от роду. Та, кого он назвал бы дочерью, если бы зачал на ложе, а не отдал чашу с семенем придворным опылителям. Рядом – небольшой клочок дублёной кожи с изящными буковками. Изящными, как та, кто нанесла их.
«Торопись, малыш. Я буду напоминать тебе каждый день, что промедление – не для нас»
Сейчас Туар очень хочет, чтобы на небе был кто-то вроде того странного «отца» Элу, которому возносят хвалу люди на закате. Но свод, подобный болоту с накрошенными в него алмазами, молчит.

На четвёртый день пустыня сменяется степью, а затем переходит в поросшие лесом предгорья. Здесь время от времени бывает облачно. Вдалеке виднеются сочные луга. Искать одно-единственное существо, меньше нефилимского кулака размером, в целом мире – что может быть безумнее? Но кусок платьица Милайи, бронзовое колечко из уха (знак рабьего отпрыска)… Раз Небо не помогает ему, Туар использует связь с Землей. Он ложится на тёплую почву, закрывает глаза, впивается в сырую толщу могучими пальцами. Слабый отблеск пробегает в его голове. Мимолётное видение, будто очень-очень тусклые следы четырёх коротких пальцев ведут на закат, то и дело теряясь в широких рытвинах от бычьих и кабаньих копыт. Потом Туар шагает дальше.
– Что тебе надо от нас, путник?
У едва тлеющего костра жуют вяленое мясо исхудавшие люди – по всей видимости, муж, жена и трое детишек. Двое мальчишек, а кто замотан в мягкую овчину – пока не понятно. Туар удивлён, что незнакомцы не бегут от него. Разве на закате не считают великанов чудовищами?
– Простите, добрые люди. Если нужно, я поймаю вам быка… в обмен на совет.
Быка он всё-таки убил. Глава семейства ничего не знает о чёрно-белом зверьке, но почти дословно повторяет страшные речи оборванца с площади. «Звери, птицы и гады идут на закат».
– Нас всё равно убьют, – пугающе спокойно тянет в полумрак женщина, укачивая младенца, – но Отец накажет их.
Туар взволнованно откидывает бычий голень, который уплекает, взяв за оконечность кости.
– Кто убьёт?
– Дети Каина, он и есть первый убийца. Они уже здесь. Воины Еноха обогнали нас.
Великан-раб слышал, что чем западнее, тем меньше блеска, богатства, знаний. Мол, там живут одни дикари, пасущие стада и молящиеся племенному божку. Но мир действительно поменялся. С каждой секундой Туар понимает, что становится всё дальше от Еноха. Не только телом, а ещё… тем, что там, внутри, в голове, или в крови… Ох, если бы он мог придумать слово для этой штуки!

На пятый день Туар первый раз убивает человека вне стен столицы. Точнее, шестерых. Каиниты возвели башенку на удобном пути. Пробираться болотами было долго. Но это стало лишь побочной причиной великаньей злости. Днём зубоклюв принёс ему палец. Маленький, белый, в отличие от бронзовеющих тел взрослых мужчин и женщин Еноха. Туар не читая бросил послание Аэдель в догорающий костёр. Для верности – потушил его тем, во что превратилась выпитая вода из родника.
Смешные каиниты называют жителей заката слабыми. Может, оно и так. Но их шеи хрустели в ладонях Туара, как пожухлый тростник. Он даже немного огорчается, что воинов не было больше. Однако останавливает себя. Как называется чувство, когда не хочется бить даже настоящего врага, не говоря о противниках в Кольце, нефилим не знает.
На опушке великан оглядывается и приникает к земле. Каиниты истребили крупную живность, и поэтому вынюхать след чёрно-белого зверька стало легче. У Туара остаётся половина отпущенных дней. Что будет дальше? Ведь нужно ещё вернуться назад.
Совершенно измотанный, великан засыпает прямо в лесу.

Его будит что-то странное, будто ветерок облизал пятку. Туар размыкает тяжёлые веки.
Это подарок Неба. Или Земли? Нефилим окончательно запутался.
Но, так или иначе, у его ноги трётся чёрно-белый комочек шерсти. Янтарные глаза поблёскивают в темноте. Вокруг изящного носа топорщатся тоненькие прозрачные травинки. Невозможно узнать редчайшее на всей земле создание. В пустынях и лесах есть тигры, львы, рыси… но их крохотное подобие люди могли узреть только при дворе госпожи Аэдель, наследницы великой Циллы, что изобрела красители для лица.
– Ну-ка иди сюда…
Однако зверёк ловко ускользает от нацеленных на него ручищ. Нет, Туар часто дрался и с жилистыми противниками, но такой сноровки не было ни у кого из людей. Он чувствует себя неповоротливым кабаном, носясь за чёрно-белым комочком по лесной поляне. Зверёк убегает в заросли папоротника. И возвращается не один.
Спутник чёрно-белой беглянки похож на неё. Он такой же крошечный. Только шире на вид, а шерсть у него чёрная с рыжиной, как затухающий костёр. Два комочка трутся мордочками. Они издают не привычное «миу-миу», а что-то вроде «фрр, фрр». Похожим образом ведут себя людские мужчины и женщины перед тем, как лечь на одно ложе.
– О, Княгиня. Так это твой Князь.
Великан улыбается. Огненно-чёрный Князь выступает вперёд. Туар хочет расхохотаться, как бывает от ведёрка перебродивших ягод. Мужчины защищают своих жён, да. Но что сделает эта букашка?
– Дай-ка сюда свою подругу… она нужна Аэд… госпоже Аэдель.
Четвероногий защитник будто понимает человечий язык. На его мордочке проступает чёткое «нет».
Туар знает, что звери боятся тех, кто крупнее их. Удар когтями становится для нефилима неожиданностью. Он пытается прихлопнуть зверька, как муху, но бьёт себя же по плечу. Наверное, при этом он выглядит слабым на голову. 
Этот бой сам по себе похож на вымысел безумца. Сложенный крепче медведя человек раз за разом упускает возможность раздавить существо длиной со свои два пальца. А затем начинается что-то невообразимое. «Князь» бросается на обидчика своей «жены», метит великану в глаза. Царапинки заживают на Туаре вмиг, но он устаёт, злится. Будто чёрно-рыжая тварь находится под опекой кого-то… кто больше всех.
– Элу! Элу!
Великан бессильно падает на колени. Он первый раз замечает, что поле битвы имеет очертания круга, как Кольцо Зрелищ. Только здесь нет кровавого песка. Мягкий мох, красивые в своей скромности цветы, влажные шляпки грибов.
– Ты – мужчина сильнее.
Так говорили Туару сотни противников, которых он рвал и топтал в Кольце. Им это не помогало. Но чёрно-рыжий не собирается его добивать.
– Я всё понял. Идите сюда.
Князь с Княгиней охотно следуют призыву. Должно быть, это ещё более причудливое зрелище: великан ласкает двух влюблённых зверьков. В их движениях он чувствует призыв. Мордочки тянутся туда, где столкнулся с землёй пылающий диск.
«Пойдём с нами, большой человек. Там спасение»
Туар печально склоняет голову.
Ему туда нельзя. Эти крохотные создания – семья. У него не было семьи. Ни любящих родителей, ни настоящего брака. Туар не возлежал с женой, а вылил семя в чашу после гнусной пародии на любовь.
«Откуда это слово? Я не слышал его раньше!»
Теперь Туар знает, как описать то, что испытывает к дочери. Знает, что чувствовала его мать, когда не согласилась скинуть мальчика в Купели опылителей. Нефилим уверен, что её казнили именно за это, мысль будто пришла в голову с самого Неба. Нет, не в голову. В душу.
Он будет чувствовать любовь душой, пока не умрёт.
Он не вернётся в Енох. Только вот проводит Князя с Княгиней туда, где их ждёт спасение.

Под облаками, потемневшими, как свинец, подобно одинокому валуну, сидит большой человек, рождённый дочерью Земли от сына Неба. Взгляд его хмурый, но умиротворённый. Крылатые существа больше не прилетали. Наверное, Элу, покровитель овцепасов, сбивал их своими небесными копьями, чтобы не дать Туару умереть с горя. Нефилим знает, что Милайи больше нет в живых. Десятый день только что подошёл к концу.
Пара зверьков ушла за перевал, издав напоследок коронное «фрр». Со всех сторон мира тянутся на закат существа, о доброй половине из которых великан даже не слышал. Идут парами. У некоторых легко отличить мужчину и женщину, у иных невозможно.
Для него, одинокого, следующий шаг станет лишним. Нефилим не должен видеть, как спасутся те, кто это заслужил. Кто был малым – наверное, станет большим. А большой – может, где-то там будет помилован (вот оно, слово!) за то, что подсобил маленьким.
Сегодня Туар успел поплакать – первый раз в жизни. Но в этот миг по его щеке катится не слеза.